Мудрость нежности - 23 Марта 2015

Нежность, теплота, сострадание. С подобными элементами эта притча и две соседние являются решительно “неамериканскими”. И как трагическое последствие, они редко запечатлеваются в душе современного христианина. Откуда я это знаю? За почти сорок лет своего пасторского опыта я наблюдал за тем, как ученики Иисуса изводят, третируют и тиранят себя, чтобы заработать Божью милость. Внезапно всплывают преследующие их воспоминания о неудавшихся отношениях, черствости по отношению к детям, сексуальных грешках, финансовых недочетах, несказанных словах любви, неоказанной поддержке, непроявленном сострадании и ужасном безразличии к человеческим нуждам. Иногда этим воспоминаниям по несколько десятков лет. Эти нежеланные воспоминания парализуют веру, бросают вызов учению Иисуса и часто ведут к наркомании и алкоголизму, обеспечивающим временное убежище от чувства стыда и вины.

В духовном сознании американских христиан течет ядовитый поток пелагианского богословия. Пелагий учил тому, что люди по своей природе добры, и они не запятнаны первородным грехом, поэтому они могут контролировать свою судьбу. Сегодня это извращенное богословие подпитывается невероятно прилежными усилиями на рабочем месте и направлено на то, чтобы пожинать назначенные награды неумолимой силы технологического прогресса. Недавно во время ужина в субботу вечером в Киркланде, штат Вашингтон, небольшом городе, расположенном неподалеку от главного офиса Майкрософт, я наблюдал интересную сцену. Шесть молодых пар проглотили свой ужин и ровно в 9 часов вечера резко ушли из ресторана. Я сказал хозяину: “Это странно! Сегодня же вечер субботы”. Он ответил: “На самом деле здесь это привычное дело. Скорее всего, они поехали обратно в компанию Гейтса. Все они станут миллионерами еще до того, как им исполнится тридцать лет”.

Культура, которая ценит усилия и награду, просто переносит легенду Горацио Элджера о человеке, который сам добился успеха, из экономической сферы в наши отношения с Богом. Понятие о незаслуженной милости довольно странно и непонятно для большинства из нас, так как у него нет аналогов в нашем человеческом опыте. Волнующий сюрприз, ожидающий нас в историях об ищущем пастухе, ищущей женщине и ищущем Отце, состоит в том, что ищущий Бог более важен, чем что-либо из того, что мы делаем. Если эта весть не находит отклика в нашем сердце, то мы не можем обвинять в этом вестника.

В моей собственной жизни переход от нежности к милости произошел посредством безжалостного исследования моей совести, или, как говорят выздоравливающие алкоголики, путем бесстрашного и глубокого исследования себя с точки зрения нравственности. Результаты были ужасающими.

Все успехи в служении за предыдущие годы были взвешены и найдены легкими. Низменные, но хорошо замаскированные мотивы пронизывали почти каждый добрый поступок, который я совершил. В свете этого ужасного открытия ощущение уютной близости с Аввой исчезло у меня, как сон с прошлой ночи. Я больше не был защищен любящим ощущением Божьего присутствия, я чувствовал, что между Ним и мной образовалась огромная пропасть, отделяющая меня в увиденной мной нечестности от чистой Божьей истины. В мою душу проникло смутное и глубокое чувство вины.

Сожаление о прошлом вторглось в мою душу с такой бескомпромиссной жестокостью, что я испугался сам себя. Я не вставал с кровати до полудня, нетвердой походкой ходил по дому и даже не стал открывать шторы. Свет был невыносимым. В мучительном видении я увидел свои предполагаемые достоинства как обаятельные духовные недостатки, все было пронизано своекорыстием. Я играл с эмоциями людей, делал саркастичные замечания вместе того, чтобы поддержать брата или сестру, ранил их вместо того, чтобы исцелить словом утешения; кусал вместо того, чтобы целовать. Вся моя жизнь показалась мне фальшью. Я использовал данные мне Богом дары, чтобы построить карьеру из религии, создать свою империю, заполучить восхищение толпы. Умертвляющие слова, фальшь, обман и лицемерие звучали гулким эхом в моем пустом сердце, и меня начало тошнить от своего тщеславия и неискренности. Мне казалось, что вся моя жизнь была обречена.

Мой бывший преподаватель из Колумбийского университета, Квентин Андерсон, когда-то сказал, “Мы должны собраться вокруг священного огня жизни общины”. Теперь эти слова ударили по мне как жестокий обман. Община ничего не могла предложить мне; ни у кого не было слова, которое могло бы избавить меня от пустоты. Было бы бесполезно отчаянно искать ключ, формулу, программу того, что нужно сделать, чтобы найти обратную дорогу к утерянному раю близости с Богом. В сокрушенности моей ситуации я находился вне всякого исцеления. Никто не мог дать мне лекарство. Нежность ушла.

В этот час потери я чувствовал себя так далеко от Бога, что я сомневался, хватит ли мне целой жизни, чтобы снова найти Его. Я подозревал, что вся моя жизнь была разочарованием для Бога, разочарованием, которое я был не в силах исправить. Я потерял Господа через гордость, которая ослепила меня, и черствость, которая ожесточила мое сердце. Совершенно отчаявшись, я убедил себя в том, что упрек судьи из книги Откровения был сказан именно мне: “Ты черствый. Ты закоснелый. Меня тошнит от тебя. Ты хвастаешься: ‘я богат, у меня все схвачено, мне ни от кого ничего не нужно’, забывая, что на самом деле ты жалкий и бездомный слепой нищий в лохмотьях” (Откр. 3:16-17, перевод Послание).

В прошлом, которое я до сих пор отчетливо помню, моя жизнь и служение приносили мне оды похвалы. Я производил большое впечатление на людей; я хорошо трудился; меня уважали и ценили мои коллеги. Мне казалось, что моя порядочность надолго закрепила за мной право на своего рода безопасность. Но теперь успех прежних лет был пронизан двусмысленностью и высокомерием. Друзья и популярность пошли на спад, когда я перестал обращать внимание на свои повторяющиеся запои. Личные истории, которые выставляли меня в выгодном свете, были сильно преувеличены. Я узнал о недоверии со стороны других и о радикальных различиях в мнениях относительно служения, духовного обновления и жизни в общине. Болезнь, эмоциональное перегорание и бездеятельность усилили позор давних воспоминаний, которые отказывались быть преданными земле.

В измотанном эмоциональном состоянии я узнал о растущем отчуждении и от самого себя. Смотря в зеркало, я видел только оболочку, в которой раньше жил и рос кто-то настоящий. Затем я вспомнил: несколькими годами ранее мне предложили должность служителя в студенческом городке престижного университета. Не колеблясь ни секунды, я ответил: “Это невозможно. Служение благовестия является моим важнейшим приоритетом и требует полного посвящения”. Кто это сказал? Кто был этой легкомысленной личностью, решившей, что мой дар вдохновенной речи был настолько незаменимым для жизни церкви? В какой позабытый мною момент я начал воспринимать себя так серьезно?

Кевин О'Ши в своей книге Терн и роза, ярко описывает оцепенение, вызванное отчуждением от самого себя:

Трепещущее беспокойство опустошило мое сердце от всякого желания переживать Божье присутствие. Одна только мысль о Христе вызывала во мне болезненные ощущения и страх; Он был противоположностью моего собственного существа, врагом моей неверности. Находясь в одиночестве и ощущая себя одиноким, необщительным и потерянным, я видел Бога как mysterium tremendum — эта фраза Рудольфа Отто, которую он использовал для описания огромной тайны, которая является самым глубоким и самым фундаментальным элементом во всем духовном опыте. Бог был совершенно Другим, величественным, внушающим страх, всем, чем не был я. Я знал, что стих: “Страшно впасть в руки Бога живого” предназначался непосредственно для меня; перспектива Божьего суда наполняла меня ужасом. Контраст между моей греховностью и Божьей святостью позволял мне молиться только молитвой мытаря: “Боже, будь милостив ко мне грешнику”. Я молился этими словами снова и снова.

Принятие милости больше не было для меня одним из многочисленных вариантов. Полное духовное истощение сняло все мои защитные механизмы точно так же, как клиническая депрессия исчерпывает всю энергию из пораженного ею человека. В глубине своей сокрушенности я знал, что должен настать момент, когда мне нужно будет просто все отпустить. Мое сердце истекало кровью, и я не мог остановить это кровотечение.

Когда милость тихо проникла в мою душу, мой трепет прекратился, а слезы, высохшие во время моего самоотчуждения, снова потекли. Прикосновение бесконечной доброты к моей никчемности было не просто нежностью; оно было пронизано мягкостью, превосходившей нежность. И все же это переживание было настолько едва уловимым, что милость вошла в мое сердце незаметно.

Обшарпанные улицы моей души все еще были замусорены обломками тщеславия, непорядочности и разрушенной любви. Это не было похоже на то, как если бы вдруг появился работник из санитарного надзора и начал очищать эти улицы от всего этого неприглядного мусора. Когда милость вошла ко мне через заднюю дверь, изъяны моего характера не выскочили через входную дверь; они забрались в подвал и не ушли (и они все еще там). То, что произошло, просто невозможно объяснить — и так даже лучше. Оглядываясь назад, я лишь интуитивно понимаю, что милость поцеловала мою сокрушенность, Великая Любовь (Иоанн 3:16) качала в колыбели мою сокрушенную душу, и по правильной с библейской точки зрения, но необъяснимой причине, не было ничего плохого в том, чтобы быть сокрушенным.

После этого первым проявлением милосердной Божьей любви ко мне было то, что Он в клочья искромсал все иллюзии и заблуждения, которые принудили меня отречься от своей значимости и избавиться от жизни Божьего Духа внутри себя. До этого мой блуждающий разум высвободил несколько символов и внутренних образов, временами иррациональных и не поддающихся контролю, питавших во мне чувство вины, которую, как мне казалось, было невозможно искупить. Когда меня посетила ужасная мысль, что моя недобросовестность обязательно вернется, чтобы снова изуродовать мою жизнь, эта неистовая милость ворвалась в мое сознание с беспощадным покровительством: “Ты принадлежишь Мне, и никто больше не похитит тебя из Моей руки. Я изменил твое имя. Тебя больше не будут звать стыдящимся, виновным, одиноким и боящимся. Твое новое имя - ‘Мое дитя, сокрушенное и возлюбленное, игривое и радость Моего сердца”.

Когда неистовая милость преображает нашу жизнь, изумительные слова Юлианны Норвичской “Грех будет не позором, а честью”, становятся нам совершенно понятными, как и загадочное высказывание духовного гения Энтони Де Мелло: “Покаяние достигает полноты, когда вы становитесь благодарными за свои грехи”.

Божья Слава заключается в прощении. Как пророк Михей воскликнул Яхве: “Кто Бог, как Ты, прощающий беззаконие и не вменяющий преступления остатку наследия Твоего? не вечно гневается Он, потому что любит миловать” (7:18). Богу легко прощать. Богу нравится прощать, потому что прощение производит в нас новую жизнь. Отец блудного сына никогда не смог бы познать несравненную радость, если бы его младший сын всегда был паинькой.

Наши грехи являются носителями благодати, если они ведут к раскаянию в наших грехах и покаянию. Как и блудный сын, мы познаем близость с Отцом, которую никогда не испытывал безгрешный и самоправедный старший брат. Мы благодарны за те грехи, которые привели нас к этой священной близости. Они дали Богу возможность проявить милость, которая, как свидетельствуют еврейские и христианские Писания, является Его наивысшей радостью. Немецкий богослов Вернер Бергенгрюн утверждает это с уверенностью: “Любовь доказывает свою подлинность в верности, но достигает полноты в прощении”. Неудивительно, что Великая Любовь находит такую огромную радость в милости.

Чтобы ответить на легкомысленный вопрос “Тогда почему бы нам не продолжать грешить?”, спросите блудного сына после того, как он испытал глубины любви своего отца: “Планируешь ли ты снова отправиться на сафари в дебри греха?” Спросите мужа, чья жена только что сказала ему: “Я люблю тебя так сильно, что ничто, абсолютно ничто и никогда не сможет разрушить ту любовь, которую я питаю к тебе; ничто и никогда не сможет заставить меня разлюбить тебя”, захочет ли он завести роман на стороне. Любовь вызывает любовь!

Постоянное искушение поверхностной души состоит в том, чтобы притворяться, что мы — грешники, и притворяться, что мы прощены. Все это — отговорки, потому что грехи, которые мы признаем, это не те грехи, которые опустошают нас. А прощение, которое мы просим — это обман из-за нашей возмутительной нечестности с Богом и друг с другом. Духовная жизнь становится карнавалом всевдораскаяния и псевдо-мира. Однако, когда бич греха разрывает на части нашу жизнь, и наш дух жаждет сладкого бальзама облегчения, мы можем застрять между выбором терпеть чувство стыда или довериться милости, приняв для себя слова Юлианны Норвичской: “Наш любезный Господь не хочет, чтобы Его служители отчаивались из-за того, что они часто и сильно падают; ибо наше падение не препятствует Ему любить нас”. Никому из тех, кто “вопиет к Нему день и ночь, хотя Он и медлит защищать их” (Лука 18:7), не будет отказано в благодати, чтобы сделать выбор в пользу доверия милости.

Слово, могущее спасти нас — это не наше собственное слово; спасение не зависит от какой бы то ни было способности с нашей стороны творить добро. Нас спасает живое Слово Великой Милости (Лука 1:77-78), Которая извлекает жизнь из смерти, совершенство из бедствия и прощение самого себя из самоосуждения.

“Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут” - обещает Иисус (Матф. 5:7). Если мы проявляем внимание к своим собственным неудачам, мы не только лишены желания безапелляционно судить других, но и расположены к тому, чтобы проявлять без разбора милость к бродягам и оборванцам, которых Бог приводит на наш путь. Обратите внимание на суровое замечание Саймона Тагвелла: “Мы можем принять милость только если мы готовы принять компанию, в которую нас помещает эта Милость. Бесполезно желать получить милость, а затем сохранять за собой право неодобрительно смотреть на всех остальных”.

Так как принятие милости неотделимо от проявления милости к другим, мы должны непрестанно молиться о том, чтобы Бог обратил наше каменное сердце в плотяное. Мы все чрезвычайно нуждаемся в милости, но проявление милости к другим — нелегкий выбор, особенно когда дело касается благосклонности к неблагодарным людям, которые не собираются меняться. Но все же именно это делает Авва. “Он благ и к неблагодарным и злым” (Лука 6:35). Кроме того, мое собственное соучастие в зле проявляется в моем самооправдательном сопротивлении выражать любую искреннюю заботу по отношению к тому, кто причинил мне боль; я попадаю в ту же самую ловушку подлости, что и мой обидчик. Несомненно, что нежное сердце сделано не из пластилина.

Все большие события жизни — свобода жить, наши встречи с истиной, любовь к другим и принятие любви, ежедневное умирание для себя и т.д. - совершаются в тихой турбулентности нищеты духа. Мягкость, которая превосходит нежность, прикасается к нам, когда мы сталкиваемся с решающими моментами, включающими в себя эти переживания, и мы тихо, но глубоко тронуты этой неописуемой встречей с милостью. Когда нас настигает всепобеждающая сила тайны, мы вдруг становимся маленькими. Мы больше не можем приходить к Богу со своим необоснованным профессионализмом или оскорбительной фамильярностью, и мы знаем это. Мы бы не удивились и не были бы шокированы, если бы Бог пришел и разнес все наши размышления в пух и прах.

Когда мы приближаемся к нашему источнику, наши мысли становятся благочестивыми, наше понимание становится зрелым, наши слова замедляются, наше суждение становится сдержанным, а наша объективность приобретает благоговение. Как мы реагируем на это бессловесное, пустое, но сокрушительное столкновение с Причиной бытия — нашего бытия? Зачем нужно это отдаление от уютного камина спокойных бесед и рукоплескательных богослужений к беспрестанной нищете глубокой, пугающей тишины, пронизывающей внутреннее святилище нашего существа?

Согласно Рудольфу Отто, причина этому - mysterium tremendum, ощущение огромной тайны, окружающей каждую нашу мысль о Боге и каждую нашу молитву Ему. Кроме веры, доверия, любви, мира и радости мы ощущаем элемент изумляющей нас силы — силы настолько великой, что своими человеческими силами мы бы не смогли создать, придумать или изобрести такое переживание. У одного человека это может прийти как нахлынувшая нежная, но неослабная волна, пронизывающая разум и сердце в самозабвенном духе глубокого поклонения. У другого это переживание может постоянно оставаться и запечатлеваться в душе как ощущение благоговения и удивления до тех пор, пока оно не исчезнет, и верующий не возвратится к своей обыденной жизни. Как об этом шутливо сказал один мистик: “После экстаза в прачечную!”

В других случаях сила mysterium tremendum может проявиться как вулкан, вырывающийся наружу из глубин души в судорогах и конвульсиях. Это может привести к опьяненному неистовству, как это, например, происходило у мистика шестнадцатого века Филиппа Нэри, который со всей силой упирался руками в стену, чтобы предупредить духовное опьянение, воспарение или экстаз. В некоторых других случаях сила mysterium tremendum может стать беззвучной дрожью и безмолвным смирением, как у К. С. Льюиса, который был “удивлен радостью”. Какой бы ни была природа этого переживания, мы стоим в присутствии невыразимой тайны, возвышающейся над всем творением и неподдающейся описанию.

Это — решительное вторжение Бога в нашу личную жизнь, преображающий момент, когда нежность больше не соответствует нашему восприятию действительности; ощутимая близость ушедшей веры не подходит к нынешним параметрам духовного опыта; “Авва”, “возлюбленный Отец”, “брат Иисус” и “нежный Дух” стали сухими словами, ничего не значащими образами, которые больше не отзываются эхом во внутреннем святилище нашего сердца. Эти слова и образы отслужили свое как свободные изображения, которые не резонируют больше во внутреннем святилище нашего сердца. Те слова и изображения служили человекоподобными указателями на реальность Великой Любви, находящейся за пределами, а нежность стали называть милостью.

Когда наступает этот момент истины, у нас больше нет никаких сил, чтобы сопротивляться властному призыву тайны, у нас нет никаких деклараций независимости, которыми мы могли бы размахивать. Момент истины настал.

Как пишет немецкий богослов Иоганнес Метц: “Поклоняясь в духе и истине (Иоанн 4:23), мы больше не ведем себя как самодовольный начальник, который знает, что происходит, и у которого все под контролем... Однако мы ошибаемся, если рассчитываем найти в молитве убежище от непреодолимой силы тайны”.

Хотя молитва является нашей естественной реакцией на любое столкновение с полной тайной, Джеймс Малхоллэнд напоминает нам, что здесь подойдет не всякая молитва. Если мы забываем, кому мы молимся — забываем мощь, с которой мы имеем дело — мы приходим к Святому как к Санта Клаусу, отдавая Богу список поручений, хороня благоговение и восхищение под грудой прошений, надеясь получить выгоду от своих десятин, постов и молитв, и думая, что Он обязан сразу же ответить нам. Любопытнее всего то, что Иисус явно отсутствует в дохристианской молитве Иависа и подобных ей просьб.

Когда мы отрицаем свою врожденную духовную нищету, когда мы слишком сильно сосредотачиваемся на себе, нас поджидает опасность. Мы можем начать требовать у Бога те вещи, которые, как нам кажется, мы заслуживаем, и это часто ведет к гневу и разочарованию. Классический случай: человек в ресторане заказывает салат из крабов, а официант приносит салат из креветок. С мертвенно-бледным лицом этот сердитый человек рычит: “Где мой салат из крабов?” Если мы предполагаем, что жизнь должна давать нам лучшее — и только лучшее — тогда действительность редко будет соответствовать нашим ожиданиям.

Из этого логически вытекает то, что мы беспечно принимаем все, что нам выпадает в жизни, как само собой разумеющееся. Нищие духом — как и нищие в финансах — испытывают искреннюю благодарность и ценят самый малый дар. Как ни странно, чем больше мы возрастаем в Духе Иисуса Христа, тем более нищими духом мы становимся. Чем больше мы осознаем, что все является даром, тем больше образ нашей жизни становится смиренным и радостным благодарением.

Богатые духом посвящают значительное время размышлениям о том, чего у них нет; нищие духом радуются и наслаждаются тем, что у них есть. В девятнадцатом веке философ-атеист Фридрих Ницше упрекнул группу христиан. “Меня от вас тошнит!” - была суть его жалобы. Когда их представитель спросил, почему он говорит это, Ницше ответил: “Потому что вы, искупленные, не похожи на искупленных!” Богатые духом часто удручены, страдают от чувства вины, беспокоятся и недовольны всем, как и их неверующие соседи, в то время как нищие взывают: “Бог достоин всей славы и хвалы!”

Как же можем перейти от нищеты духовного богатства к богатству духовной нищеты? Тихая заботливая молитва, освобождение от сосредоточенности на себе и внимание к внимательности Иисуса открывают неизмеримые глубины нашей нищеты. В осознании нашей полной зависимости от Бога, иллюзия о самодостаточности тает как утренний туман. Мы настолько бедны, что даже наша нищета не является нашей собственной; она принадлежит Божьей mysterium tremendum. В молитве мы пьем осадки нашей нищеты, исповедуя изобилие и величие Бога. Главное слово нищего духом: “Не Ты, и не я, не один и не два”, но певец и песня, пламя и огонь. Бедный оборванец опустошает чашу, когда он исчезает в том, что Томас Мертон назвал “огромной нищетой, которая является обожанием Бога”. Он стоит перед Богом с открытыми руками, ни за что не цепляясь.

Не будучи больше порабощенными тиранией высоких духовных переживаний из прошлого, нищие духом оставляют отчаянные поиски, чтобы возвратить молитвенную близость нежности. Том Стелла рассказывает историю об одном из своих визитов в Аббатство Дженеси в верхнем Нью-Йорке. Он спросил монаха, который был там в течение тридцати лет, испытал ли этот человек ощущение близости с Богом в большей мере, чем когда он впервые пришел в этот монастырь. Стелла говорит: “Ожидая утвердительный ответ, я был удивлен и утешен, когда он сказал: ‘Нет, но теперь это не имеет значения’”. К счастью, наша уверенность в пребывающем Присутствии не зависит от взлетов и падений наших непостоянных чувств.

Бог есть Бог. Святого нельзя контролировать, командовать, управлять или манипулировать Им.

Апостол Павел спрашивает: “Изделие скажет ли сделавшему его: 'зачем ты меня так сделал?'” (Рим. 9:20). Когда мы признаем эту истину, мы осознаем, что время поклонения больше нельзя оценивать ощущениями, которые мы испытали во время него; качество Господней трапезы нельзя оценивать количеством стульев рядом со столом, характером закусок или ощутимыми, видимыми результатами в душе участника трапезы. Бедные изумляются тому, что милость вообще решила там появиться, поражаясь тому, что Бог и человек сидят рядом за одним столом.

Когда мы сталкивается лицом к лицу с неизбежной нищетой смерти, постепенное продвижение от жизни в мудрости нежности к жизни в присутствии милости становится решающим и полным. Удивительная реальность mysterium tremendum предъявляет свои суверенные претензии. “В этот момент” - отмечает Иоганнес Метц, “нищета приходит к своей полноте. Подчинение силам своей обреченной на смерть природы становится послушным доверием Отцу”

Двадцать пять лет назад моя подруга во Флориде узнала, что она умирает. В качестве своего завещания Эдит Динан написала следующее: