Пожалуйста, не подумайте, что моё детство состояло из одного сплошного унижения – совсем нет. Как я говорила, я не знала, что такое нормальное детство и потому моя жизнь казалась мне вполне обычной. И у меня имеется куча действительно счастливых воспоминаний. Даже в самые худшие дни я находила что-то, над чем можно было посмеяться. Это свойство передалось мне от мамы и, я верю, оно помогало всем нам выживать. Не важно, насколько всё было плохо, мы находили юмор в них и смеялись вместо того, чтобы плакать…
<5>
Когда мама наконец-то развелась с Хэнком, после того как он стрелял в меня, мы стали командой трёх: помятая, но всё ещё красивая Конни, её дерзкая, не закрывающая рот дочь и её озорной мальчик. Года, когда моя мама была матерью-одиночкой, были скудные и трудные – мы не были просто бедны, но мы были страшно нищи. И при этом, оглядываясь назад на те года, я улыбаюсь. От чего же? Потому что мы находили способ видеть нашу бедность как большое приключение.
<5>
Воспоминания бывают разными, какие-то солнечные и светлые как летний день, другие более тёмные. И сколь мама не пыталась дать мне детство на сколько возможно долго, правда такова, что оно уже ускользало.
Я помню первый случай, когда сказала Богу, что ненавижу Его.
Мне было семь и я была во втором классе. Не так уж было много мест, где я чувствовала себя безопасно, но было одно из таких мест, где мне всегда было хорошо – рядом с бабушкой Эрни.
Бабушка Эрни была единственным человеком в моей жизни, кто всегда занимал мою сторону. Она всегда была моим чемпионом и самым лучшим почитателем. Я помню, как однажды дома у неё я захотела посмотреть телевизор в зале. Я спросила её мужа, приятного на вид, но сердитого старика по имени Джим (которого я называла Лапища), могу ли я посмотреть. Он сказал нет, потому что смотрел что-то другое. Что ж, бабушка Эри пришла и прогнала Лапищу в их спальню смотреть свою передачу по маленькому телевизору. А я стала смотреть свою на большом.
<3>
Во многом бабушка Эрни давала мне чувствовать себя защищённой и любимой. Приятно обернуться назад и вспоминать все те мелочи, что я помню о ней, как фисташковый пудинг, который она всегда делала для меня, или как это было странно, что она клала кубики льда в моё молоко. Но в тот день, смачный, вкусно-пахнущий фисташковый пудинг давал мне чувство защищённости. Бабушка Эрни также позволяла мне спать между ей и Лапищем в своей кровати, которая на самом деле представляла две одноместные кровати, сдвинутые вместе с положенным поверху фанерным листом. И это было моё самое любимое место – прикорнуть на кровати моей бабушки – в безопасности от всего мира.
Но затем я узнала, что бабушка Эрни заболела.
Я не многое понимала, что люди говорили о ней, что-то касаемо проблемы с сердцем. Ей было шестьдесят, и она была заядлой курильщицей. Я помню, как она становилась всё тоньше и слабее, по мере лет. Затем она оказалась в больнице. Моя мама повезла нас в Сан-Антонио к ней, но когда мы прибыли туда, было уже слишком поздно и её не было дома. Я подскочила к телефону и стала рассказывать бабуле какой хороший у меня день, но она сказала, что очень устала, чтобы говорить. Я удивилась, что она не хочет говорить – бабушка Эрни была единственным человеком, кто не заставлял меня молчать. Она всегда говорила: «Люди, которые много говорят, обычно могут рассказать много интересного». Мои чувства были ранены, но я сказала, что первым делом хочу увидеть её завтра утром.
«Спокойной ночи, ангел мой», сказала она. «Я люблю тебя».
Несколько часов спустя я от чего-то проснулась посреди ночи. Я не знаю, что это было точно, но это было чувство, будто бы кто-то потряс меня. Никого рядом не было. Я поискала маму в её постели, но кровать была пуста.
Тот час я поняла, что бабушка Эрни умерла.
<2>
Некоторое время спустя я сказала Богу, что ненавижу Его.
Я знаю, что гнев – это всего лишь одно из пяти стадий состояния горя, но увы, я оказалась в этой стадии на долгое время. Я была опустошена смертью моей бабушки и взбешена, что человек, который любил меня столь безусловно, был забран. Я помню, как говорила Богу, что лучше бы Он забрал кого-нибудь другого вместо неё. Я знаю, что это звучит ужасно, но тогда, в мои семь лет, я не могла представить себе потерю кого-либо из близких. Мне казалось, что ужасный случай был направлен именно на меня. Зачем Богу понадобилось забирать именно бабушку Эрни? Почему Он сделал такое со мной?
«Я ненавижу Тебя», сказала я Богу в тот день. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу».
Только спустя годы я осознала, что – даже в самые чёрные моменты своей жизни, даже когда моя вера в Бога была на самом низком уровне – я никогда не переставала разговаривать с Ним. Наше общение было наполнено ничем другим как вопросами и проклятиями и сомнениями и требованиями, но это всё ещё было общение. Я клялась много раз отрезать Бога из своей жизни и иногда отрезала, но никогда надолго.
По каким-то причинам, даже когда я не верила, что Он слышит меня, я поддерживала связь и говорила с Богом.
Потеря бабушки Эрни заставило меня повзрослеть быстрее. Её смерть оставила меня с гневом и смущением. Потом, после того как мой дедушка женился вновь, к своему удивлению я подружилась с его новой женой, Мэри. Она была милая и весёлая и я звала её Баба-крекер. Мы до сих пор друзья, спустя тридцать лет. Но когда бабушка Эрни умерла, я была безутешна. Как я говорила раньше, я всегда была довольно развитой и разговаривала со взрослыми на равных, но когда моя бабушка умерла, у меня было реальное чувство, что моё детство окончилось.
<2>
Порой я была дерзкой и хамоватой – и часто непослушной – но я никогда не была тем, кого можно было бы назвать проблемным ребёнком. Я не была плохой девочкой.
Но затем, когда Однажды Хэнк нарисовался на горизонте, спустя многие годы расставания, это стало потихоньку меняться.
Оглядываясь назад, я думаю, что у меня была ещё одна серьёзная причина сердиться на этот мир. Мой отец, которого я обожала, не был со мной и были долгие периоды, когда я ничего не слышала от него. Я помню, как в пятом классе учительница спросила меня о моих родителях. Я начала плакать и сказала, что не видела папу пять месяцев. Она, похоже, удивилась, но для меня не иметь постоянного папу уже было фактом моей жизни.
<1>
Во время всех этих лет моя мама не имела постоянного партнёра в своей жизни, и она взваливала многие вещи на меня. Я знала в точности, насколько мы бедны, какие именно счета надо оплачивать, насколько блеклым было наше будущее. Она также плохо отзывалась о моём папе, рассказывая мне вещи, которые я не могла проверить. Таким образом слишком много информации сваливалось на ребёнка.
И таким образом я стала со-родителем. Особенно в то время, как только ушел Хэнк, мама очень часто оставляла меня с Джейсоном и я проводила много времени в заботе о своём брате, в то время как мама решала свои проблемы. Я купала Джейсона и убиралась в доме и порой готовила обед. Я стала партнёром своей матери, а не её дочерью.
<1>
Но затем резко, когда мне исполнилось десять лет, моя мама перестала встречаться с мужчинами. Внезапно она решила, что хочет быть хорошим родителем. После трёх лет беспрерывных знакомств, она стала засиживаться дома и придумывать новые правила и границы там, где их сроду не было.
<1>
Но к тому времени я уже выучила, что чтобы выжить, надо самому позаботиться о себе. Я любила маму, но чувствовала, что не могу по-настоящему зависеть от кого-либо кроме себя. Насилие, свершившиеся в доме матери Хэнка, всё ещё имело действии во мне и я ни с кем не говорила об этом – ну точно уж не со своей матерью, чьё бремя я пыталась облегчить, а не утяжелить. Я была сама по себе, принимая всё больше и больше ответственности, теряя всё больше и больше невинности, пока она совсем не покинула меня. В десять лет я уже была взрослой.
<1>
Следующие два года были кошмаром для нас обоих. Мама пыталась указывать мне, что делать; я же противилась и дерзила. Она давила на меня; я давила на неё. Вскоре мы уже по-настоящему дрались, сцепившись друг в друга на полу в зале, в то время как напуганный Джейсон наблюдал за всем этим. Какое-то время мама пыталась дисциплинировать нас, наказывая или стегая нас деревянным прутом или ремнём. Но все эти наказания только озлобляли меня, и я мстила, как только могла. Когда мне стало двенадцать, мы вошли в беспрерывную войну. Я не помню, чтобы она пыталась бить меня расческой или чем-то похожим, но я хорошо помню, что сильно толкнула её. Она толкнула меня в ответ, а я повалилась через дверь прямо в ванную.
Для меня та драка – при всём том, что уже произошло в доме матери Хэнка – было больше, чем я могла вынести. На следующий день я взяла немного денег, что накопила на работе нянькой и сказала маме, что хочу купить ей на ужин. У нас были сэндвичи и мороженное и когда оно закончилось, я сказала маме, что хотела сказать. Она выслушала меня, затем склонила свою голову и разразилась плачем.
Я сказала своей матери, что ухожу. И я сделала это.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
|
Мальчик, который вернулся с Небес
