Мы пойдем, мы придем
В храм параисо,
В дивный храм параисо,
Прекрасный храм…

Вера. Нередко она — последнее, что остается у людей. Божией милостью обделенные японские крестьяне жили беднее самих нищих собратьев с Иберийского полуострова. Питавшиеся впроголодь, гнущиеся от непосильных податей, они читали молитвы втайне, тихо, крадучись и тревожно вслушиваясь в ночную мглу — а ну как чиновники-гонители пожалуют. Огонек веры справедливо должен был угаснуть — не произрастает в японской трясине древо христианства, слишком усердно подрубают ему корни. Но два португальских священника, прибывшие за знанием о судьбе учителя и желанием нести службу на землю отрекшихся, сохранили очаг Господнего участия. Сирые и убогие, но духом стойкие крестьяне, в чьих мечтах светит Вифлеемской звездою рай «параисо», снова обрели надежду. Надолго ли? Об изобретательности знати, беспощадной дланью вычищавшей остатки заморской религии, был наслышан каждый, и каждая проповедь молодых падре Родригеса и Гаррпе могла стать последней в Стране восходящего солнца. 

Земной путь Христа составлял тридцать три года, а Скорсезе осмысливал роман Сюсаку Эндо лишь немногим меньше. В пошаговом следовании за японским беллетристом американский режиссер воссоздал пасмурную картину страданий. Трагедия притесняемых подвижников веры близка к общечеловеческой. Оказавшись отрезанными от святой церкви, миссионеры ведут свою службу и осознают, сколь слабы их позиции в чужой стране. В минуту тревоги, когда глаза видят все новых ведомых на казнь селян, глас Божий неуклонно слабеет. Ни одна молитва или отпущение грехов не избавят от заполняющих сердце сомнений. Ведь Господь не мог оставить сыновей своих, и, как учит Евангелие, не послал бы испытаний больше, чем способны вынести слабеющие плечи. Однако событийность фильма такова, что отцу Родригесу приходится ежечасно вести борьбу со своими инстинктами. Ему невольно вспоминается предательство в Гефсиманском саду, к тому же на негостеприимной земле найдутся и Иуда, и Пилат, но у каждого своя Голгофа. Восхождение на нее — мучительная радость, если перед глазами простирается святой лик, а в груди теплится мысль о спасенных во имя веры людях. 

Нескольких слов в успокоение дичающего падре было бы достаточно, но Бог молчит. Всегда молчит. И эта пытка тишиной гораздо страшнее самых изощренных методов инквизиторов. Боль физическая не сравнится с болью духовной, охватывающей разум с медленной необратимостью. Скорсезе во всех красках передал мучения Родригеса, описанные Эндо, добавив еще большей рефлексии благодаря прекрасному подбору пейзажей. На экране страна какого угодно, но только не восходящего солнца. Легкая дымка подчеркивает заблуждение, в котором пребывают люди, и чем больше христиан отдают свои жизни, тем четче сомнение: а не зря ли? Никому не пожелаешь участи быть угнетенным, особенно когда так велико искушение одним попиранием иконы избавиться от преследований. Мытарства Родригеса сопровождаются мельканием бродяги, которому удается избегать казни благодаря хлипкости духа. Но единожды отрекшийся и постоянно предающий страдает сильнее иезуита в заточении, и потому так мечется он в желании исповедаться. Слова приносят избавление, но оно сиюминутно, когда вокруг лишь стоны пытаемых и сладкие посулы японских вельмож. Молчание Его все глубже вонзает в тело леденящую иглу одиночества, которая сводит с ума и без сторонних усилий. Точно так же страдал за людей Иисус и не терял сил улыбаться, проводимый сквозь толпу хулителей. Его португальский прислужник был бы рад идти той же тропой, но время подтачивает убеждения, а где-то впереди отчетлива неизбежность исхода.

Милосердный католик Скорсезе привнес в классический текст горстку надежды. Он не позволяет усомниться в справедливости борьбы за веру. Когда искушение отречься особенно сильно, в голове Родригеса всплывают, а под пальцами нащупываются библейские цитаты. Выброшенный на круг с частоколом мечей, «водяных крестов» и «ям» проповедник — сам режиссер, чье желание быть услышанным рождалось годами. Все слова об обреченности христианства на японской земле, издевательские сравнения с уродливой женой не сбивают с пути, если удается подавить страх одиночества. Местами Скорсезе упростил роман, придал свежесть прочтения, пусть и ценой потери былой мощи слов. Но смысл Эндо о слабой подготовке миссионеров, плохо понимавших специфические японские воззрения, оказался сохранен и укреплен. «Молчание» — все такой же сложный в своей обманчивой очевидности сюжет. Он не рассчитан на скорое понимание, но проникнуть в слабеющий разум праведника и найти там ответы о причинах Господнего безмолвия — позволяет. Скорсезе снял не библейский парафраз, а историю человека, естественного в своей уязвимости перед страхом и искушением. В конце концов, вера идет не от крестика или иконки, а от чего-то внутреннего, куда не способен вторгнуться палач и за что будет судить только Он, когда придет время говорить.